Владимир Костин: «А мы так ждали, что деньги отменят!»

Недавно благодаря добрым людям и краудфандингу из творческой пасеки Владимира Костина вылетела «Дозорная пчела» — новая книга томского писателя. Нам он признался, что вообще-то интернет терпеть не может, а деньги никогда не были его целью. Хотя однажды, чтобы понять их реальную цену, он проник в столовую, где обедал Егор Лигачев… 

Досье

Достаток — это 15 копеек на мороженое

— Владимир Михайлович, ваше детство прошло в Абакане, а когда вы впервые стали зарабатывать деньги?

— В Абакане я не заработал ни рубля. А в 17 лет уехал в Томск, чтобы поступать в университет, и первые деньги получил на подработке — нам предложили демонтировать некий цех, вынести батареи и другой металлолом. Это был первый курс, 1973 год. Нам заплатили по 70 рублей, что было совсем неплохо, если учесть, что мы получали стипендию в 40 рублей. Правда, жизнь у нас была разгульная, и стипендия быстро заканчивалась. Но мне еще помогали деньги от папы с мамой.

— Значит, семья у вас была обеспеченная?

— Относительно. Папа заведовал кафедрой истории СССР, а мама была завучем в школе, а после — замдекана на литературном факультете. Зарплата родителей по тем меркам была приемлемой, да и пенсии, как выяснилось позже, были неплохие: у мамы — 125 рублей, а у папы даже больше. Так что мы не бедствовали. Просто рядом бедствовали другие люди. Скажем, сестра мамы работала птичницей, и в начале 60-х годов им толком не платили, поэтому она была вынуждена немножко злоупотреблять служебным положением, продавая на сторону куриные яйца. Иначе было не выжить.

— Вы в детстве обращали внимание на уровень благополучия окружающих?

— А как иначе? Существование неравенства отчетливо замечалось во всем. Мы, например, жили в элитном доме, где все соседи — преподаватели литературного института, актеры областного театра драмы, чиновники среднего звена, национальная интеллигенция. То есть дом был действительно привилегированным. А рядом стояли деревянные двухэтажки с туалетами на улице. Когда я играл во дворе, то мама могла бросить мне из окна 15 копеек на мороженое, а мамы других ребят не могли себе этого позволить. Было видно, как одевались другие дети, что они ели во время игр. Мы ведь в отличие от современных школьников почти не уходили с улицы. И рядовой детской закуской был кусок серого хлеба, чуть политый водой, посыпанный сахаром, а сверху намазанный маргарином. В то время страна не справлялась с выпуском молочной продукции и маргарин сильно рекламировали, хотя, конечно, это была ужасная дрянь. Ну а другая наша популярная закуска — мускатный орех, поскольку мы рано начинали курить, а он хорошо отбивал запах. Школа стояла рядом с гастрономом, и когда мы на переменах прибегали за мускатным орехом, продавщицы над нами посмеивались.

В эпоху «невесомых» денег

— Знаю многих, кто ностальгирует по советским ценам, а как вы вспоминаете то время?

— Мне хорошо запомнилась денежная реформа, когда в десять раз уменьшились цифры на ценниках. Однако она была предлогом забрать у населения побольше денег. Помню и хрущевские реформы, когда буквально за 2-3 года с прилавков магазинов исчезли продукты и потом уже не все вернулись: купить натуральное мясо или колбасу с 1963 года было проблемой. Где-то с 1964 года мы просыпались в 3-4 часа ночи, чтобы занять очередь в булочную, потому что пшеницы в стране уже не хватало, ее потом стали закупать в Канаде. В Абакане выдавали по одной буханке на человека, и мы стояли в очереди всей семьей.

Вообще, соотношение между деньгами и продуктами в советское время было весьма специфическим: рубль в разных руках имел неодинаковую ценность. Я убедился в этом, когда в студенчестве на спор с друзьями нелегально проник в столовую томского обкома партии. Нам было интересно, по каким ценам едят партийные товарищи. Мы подошли к обкому и увидели, как туда идут обедать корреспонденты газеты «Молодой ленинец». Пристроившись к ним, я прошел внутрь и был просто потрясен — еда там предлагалась в три раза дешевле! Я очень хорошо пообедал.

— Деньги в руках рядового человека стоили меньше, чем у привилегированного?

— Да, партия в этом смысле была очень мудрая. Ведь разница между социальными прослойками выражалась не всегда в деньгах: квалифицированный рабочий мог получать как профессор. Но у привилегированных людей — скажем, партийных — были свои распределители, где выдавали дефицитные продукты к Новому году, 1 мая и 7 Ноября. Они в первую очередь получали талоны на импортную мебель, технику, автомобили. Хорошо помню, как чванился передо мной секретарь горкома ВЛКСМ. Это было в 1981 году, мы проходили воинские сборы в Юрге, и у него были наши документы, за которыми я пришел как командир роты. Он нарочно широко открыл передо мной свой сейф, где рядом с бумагами лежали палки сырокопченой колбасы, банки с консервированными фруктами и овощами, бутылки. Поймав мой изумленный взгляд, он важно заметил: «Ну-у-у, вот нам дают». И столько было в нем напыщенности!

— Можно сказать, что быт был простым?

— Знаете, тогда жизнь оказывалась такой… очень мелочной. Люди растрачивали огромное количество времени на стояние в очередях. Деньги платили, но они являлись «невесомыми», потому что их мало было заработать — нужно еще и постараться что-то на них купить. Помню, как будучи уже мужем и отцом, я бегал после лекций из главного корпуса ТГУ в гастроном на площади Революции, а там уже ничего не было. Только серые макароны, консервы с сайрой и килькой и бутыли с молоком, таким прозрачным, что через него можно луну увидеть. Худо было в Томске с продуктами.

Материальные грезы гуманитариев

— Вы целенаправленно учились на филолога? Понимали, что эта профессия низкооплачиваемая даже по советским меркам?

— Понимаете, в ту эпоху мечта многих ребят из интеллигентных семей была простой: окончить институт, защитить диссертацию, получить квартиру. Это было не так уж и мало, а диссертация приближала к этой цели. Доцент получал 320-360 рублей, что было неплохо. Многие доценты в 60-е годы могли позволить себе машину «Москвич» или «Запорожец». К тому же такая профессия защищала от мерзостей той жизни: ты мог работать там, где не звучит мат и хамство. А этого в Томске хватало: после того как Лигачев провел здесь промышленную революцию, сюда начали стекаться люди из всех дальних и ближних сел, из Казахстана и т. д. Город был ужасно хулиганский, грязный, заплеванный, везде валялась шелуха семечек, окурки. Между нынешним Томском и тем, каким я его застал, огромная разница.

— Когда вы сумели реализовать свою бытовую и карьерную «программу минимум» — диссертация/квартира?

— Я получил квартиру в 1990 году, через 13 лет после защиты диплома, успев заскочить в уходящий вагон, поскольку это был последний вузовский дом в Томске, сданный в эксплуатацию перед развалом СССР. При этом я три года трудился на заводе по производству бетонных панелей, а перед этим год работал на Кубе, что позволило ощутить себя немножко элитой. Контраст получился веселый — после Острова свободы стать простым рабочим в цехе.

— А почему филолог оказался на заводе?

— На предприятиях не хватало рабочих рук, и все шесть томских вузов заключили договоры о поставке своих кадров на заводы. Меня в цехе сразу окрестили Берией, поскольку я единственный носил очки. Вскоре такие Берии из вузов появились повсюду, так что кличка сама собою отпала. Но люди там трудились хорошие и относились по-честному: если ты нормально работаешь, то тебя уважают, если ленишься, то ты дрянь. Платили нам поменьше, чем профессиональным рабочим, имеющим стаж и квалификацию. А доцентом я стал уже в последний год перед концом перестройки. После у всех гуманитариев стала уже не зарплата, а пособие.

 Интернет-климат и легкое чтиво

— Мы брали интервью у многих писателей, и все они говорят одинаково: литература — занятие не денежное. Но вот молодежь зарабатывает сторитейлингом: пишут в Сети крохотные вещи, а подписчики лайкают и одаряют какой-то копеечкой, помогая автору поста реализоваться в собственных глазах.

— Да, литературный труд чрезвычайно разнообразен. Но проблема в том, что серьезная литература, ставящая вопросы о судьбе народа, русской деревни или города, нынче не пользуется спросом. Зато полно легкого чтива для минуты досуга, ориентированного на читателя с низкими запросами, которого нужно просто развлечь. Отсюда бульварные детективы, женские романы, иногда порнография или совершенно фальшивые по научной начинке исторические романы.

— Какой-нибудь Валентин Пикуль, например…

— По сравнению с нынешними он уже классик! А современный писатель строчит, экономя время, почти не читая литературу по данной теме. Вот вижу случайно в интернете очерк, где речь идет о приезде Чехова в Томск. И всего две фразы уже совершенно убивают: «Чехов отправляется в «Славянский базар» на встречу с редактором газеты «Сибирский вестник» Василием Петровичем Картамышевым. Чехов предстает перед нами человеком среднего роста, в очочках и заказывает голубцы». Каждое слово — неправда! Чехов был высокий красивый дядька, очень молодой, в расцвете сил, носил не очки, а пенсне, и уж конечно, за голубцами в «Славянский базар» он бы не пошел. Видите ли, интернет чрезвычайно упрощает уровень познаний людей, человеческие эмоции, происходит гуманитарная катастрофа, и кончится все это когда-нибудь очень плохо.

— В советские времена было немало квартир, где на полках стояла вся мировая литература, однако это не делало умнее и благороднее их хозяев.

— Да, я помню, как мы обижались в 70-е годы, что дефицитные книги достаются в первую очередь партийцам или людям, занятым в торговле. Но вовсе не обязательно, чтобы абсолютно все стали начитанными! Однако обществу нужна критическая масса культурных людей, способных положительно влиять на окружающий климат. Раньше существовали нормальные эрзацы литературы в виде народной песни или советской эстрады, которая была хороша по сравнению с тем, что мы нынче слышим из динамиков. Были и другие культурные жанры, которые люди употребляли для души, адекватные замены, например семейные предания и рассказы бабушек.

Как и зачем рождается творчество

— Для чего молодежь стремится писать и издавать книги, если они прекрасно видят, что другим это не приносит денег и славы?

— Дети ведь рождаются с «чистой доской» и не имеют чужого отрицательного опыта. В юности каждый более-менее честолюбивый человек мечтает: «Да, у кого-то не получилось, но у меня-то получится, я-то неповторимый». В их возрасте еще не замечают неповторимости других людей, а на свою «неповторимость» они рефлексируют очевидно: «А я пробьюсь! А у меня получится». И это хорошо. К тому же ребята сейчас начинают трудиться достаточно поздно, родители их еще содержат, поэтому у них есть время пробовать себя в творчестве.

Главная беда писателей старшего поколения в том, что у них нет времени писать. Это занятие требует серьезного настраивания, поиска материала, обдумывания первой фразы, от которой многое зависит. Вот я написал «Колокол и болото» за три месяца, из которых первый целиком потратил на начальный абзац. Для литераторства нужно душевное спокойствие, которое называется уверенностью в себе. Оно говорит, что ты на правильном пути, что верно нашел, о чем непременно хочешь писать. А если человек где-то трудится, еще и подрабатывает и только в третью очередь занимается творчеством, он ничего полноценного создать не может.
 
— Вы знаете наших сибирских или томских писателей, которые бы сделали себе состояние на литературе?

— В старые-то времена эти люди, конечно, были. Хотя хватало и конъюнктурщиков, как, например, Афанасий Коптелов, всю жизнь писавший про Ленина во всех подробностях, или Георгий Марков, занимавший пост председателя Союза писателей, печатались «народные романы» Анатолия Иванова — «Вечный зов», «Тени исчезают в полдень». Это все, конечно, не суперлитература, но добротная заказная советская продукция. И рядом были вершины — Виктор Астафьев, Валентин Распутин, Василий Шукшин. Сейчас таких писателей нет, вместо них — мошенники от литературы, печатающие историко-приключенческие романы. А мы что? Бедные люди… Вот не собрали бы мои друзья и бывшие лицейские ученики средства — «Дозорная пчела» бы не вылетела.

— Вам хочется, чтобы книга обязательно была в бумажном виде?

— Конечно, хотя какие-то мои вещи уже выложены в Сеть разными людьми. Не знаю, кто это делает, но спасибо им, ведь я абсолютно беспомощен в этом отношении: у меня к интернету такое отвращение, что, как говорил герой Фрунзика Мкртчяна, «Даже кушать не могу».

— Мы все-таки не слишком разобрались с вашими рецептами обращения с деньгами. 

— Ну вы же видите: что общего может быть между писателем и деньгами? Деньги — это вынужденное зло, и никто их не отменит. Хотя… мы так мечтали при Никите Хрущеве, что в 1980 году наступит коммунизм! Верили, что «Каждому по потребностям, от каждого по способностям». Но коммунизм так и не появился.