Гостем фестиваля искусств и чтения «ТОМ» стал Василий Бычков, генеральный директор компании «ЭкспоПарк», собиратель и председатель Международной конфедерации коллекционеров, антикваров и арт-дилеров. О купании в красном борще, норме прибыли при продаже предметов искусства и сладкой акварели читайте в интервью.
— Василий Владимирович, можно ли сегодня зарабатывать на книгах?
— Мы в компании «ЭкспоПарк» готовим очередную, уже 25-ю книжную выставку-ярмарку интеллектуальной литературы non/fictio№. Первая выставка была убыточной, вторая сошлась для нас в ноль, а с третьей мы начали получать прибыль. Это хрестоматийная траектория в выставочном бизнесе. Многолетний постоянный успех выставки доказывает: Россия остается читающей страной, книга остается с человеком, человек нуждается в ней, а значит, можно издавать и прибыльно продавать хорошие книги. Если бы книжные издательства, которые арендуют у нас площади в центре Москвы в историческом здании Гостиного двора за 13,8 тысячи рублей квадратный метр, не зарабатывали на этих метрах 54,7 тысячи с каждого метра, у нас бы не прибавлялось каждый год количество экспонентов. По центральным аллеям последней выставки в прошлом году за 4,5 дня прошло 48 тысяч человек! Трафик сумасшедший! Я глянул последний отчет о состоянии книжного рынка в стране: в прошлом году общий объем перевалил за 100 млрд рублей — это плюс 7 % к 2021 году. Львиную долю этого рынка составляют печатные книги — 90,7 млрд рублей. Да, выросла цена книги, сократилось количество экземпляров, упал средний чек покупки, но россияне по-прежнему читают умные книги и покупают их в книжных магазинах и на таких выставках, как non/fictio№ в Москве или «ТОМ» в Томске. Достоевский в этом году по продажам обошел Стивена Кинга — о чем говорить! Слушайте, я тут недавно летел во Владивосток 9 часов и спасался только тем, что в наушниках блистательный Смоктуновский читал «Преступление и наказание». Я засыпал, просыпался и снова засыпал, а когда вернулся домой, захотел почитать. Взял бумажное «Преступление и наказание» и принялся листать, читать, что-то пропускал, что-то перечитывал. Поэтому, когда мне говорят, что электронная или аудиокнига убьет книжный рынок, я не верю. Дополнят, разнообразят — возможно. Но бумажная книга продолжит жить.
— Вы рано начали читать?
— Я поздно стал ходить! Больше ползал по нашей самостройной квартире на улице Мосфильмовской — это прямо напротив киностудии. Мой папа был там режиссером, мама — художник. Чтобы переехать из коммунальной комнаты на Малой Молчановке (там сейчас Новый Арбат), они вечерами после работы шли на стройку, таскали и подавали рабочим кирпичи. Мне было полтора года, когда они оказались владельцами целых двух комнат, а в третьей жили дядя Женя, водитель «Мосфильма», и тетя Нина — костюмер. Но переезда и первых лет жизни там я, естественно, не помню. Семейное предание гласит, что я довольно резво ползком передвигался по дощатым полам и однажды, когда замерз, залез в большую теплую кастрюлю с недельным борщом, который варили наши соседи. Но настоящее детское потрясение у меня случилось, по всей видимости, когда отец принес меня в Сокольники на Американскую выставку. Это была та самая знаменитая выставка с Фулеровским куполом, с дебатами Хрущева и Никсона на кухне настоящего сборного дома, напичканного всякими заокеанскими бытовыми чудесами. Мне говорят, что мне был всего год и я ничего не должен помнить, но запах хорошего кофе, новых автомобилей с кожаными салонами и сигар настолько врезался мне в память, что он всплыл потом при самых неожиданных обстоятельствах. В 90-х я только что купил свой первый «импортный» автомобиль, джип «Гранд Чироки», который в отличие от моих вечных «Нив» требовал 95-го бензина. Как сейчас помню, я приехал на АЗС, вставил пистолет в бак и это воспоминание-запах о той выставке 40 лет назад просто всплыло в моем мозгу. Какие нейронные связи были задействованы АИ-95-м, как они активизировались в тот момент — я не физиолог, объяснить не могу. Но, возможно, именно та выставка подвигла меня потом заняться выставочной деятельностью. Сначала в Торгово-промышленной палате СССР, потом в Центральном Доме художника и в собственной компании «ЭкспоПарк».
— Вы же должны были пойти по стопам отца и сделать карьеру в кинематографе?
— Отец часто снимал меня в эпизодах, как он говорил, «на счастье». Я есть в его «Городе мастеров», в «Достоянии республики». А летом 1969-го года я исполнил главную детскую роль в его фильме «Мой папа — капитан». Снималось все на Енисее, нам разрешили закрасить на речном буксире название судна «XXII съезд КПСС» и написать более географически правильное «Игарка», как требовал сценарий. За этот фильм я получил первый гонорар, как сейчас помню, мы с отцом купили на него наш первый черно-белый телевизор «Рекорд». Но меня больше тянули живопись, графика, рисунок, чертеж, и поступил я все-таки в МАРХИ (Московский архитектурный институт) на градостроительный факультет, но и практикующим архитектором не работал ни дня. Поскольку уже появилась молодая семья и обожаемая первая моя дочь, я пошел работать и работал на нескольких работах сразу. Дворником в детском саду я работал недолго, стал чертить и рисовать, а самую выгодную работу мне подкидывал брат. Он работал редактором в журнале «Общественные науки и современность», и ему регулярно требовались макеты обложек. И вот я садился, распечатывал и вырезал шрифты, клеил по линеечке это длиннющее название журнала, номер, месяц, год, и потом с этого макета уже в типографии печатали все остальные обложки. Один макет стоил, если не ошибаюсь, рублей 60. Много позже я познакомился с одним великим российским коллекционером, который в те годы еще работал в одной из редакций. Он занимался ровно тем же самым: делал макеты для конвертов грампластинок. Их требовалось огромное количество, они были сложны в исполнении и стоили соответственно. Он вспоминает, что не спал сутками, но и получал тогда за эти макеты 1,5—2 тысячи рублей в месяц. Это просто гигантские деньги. С этих денег и началась одна из лучших частных коллекций живописи в России. А уж когда он стал профессионально собирать свою коллекцию, — он сам признается, что доходы достигали 40—50 тысяч рублей в месяц. То есть на эти деньги можно было спокойно купить четыре автомобиля «Волга».
Мой отец как-то, придя домой, сделал огромные глаза и говорит маме: «Ты представляешь, Бондарчук (отец, не сын) получил постановочные за киноэпопею «Война и мир»! Сорок тысяч рублей!!!» И всех нас шокировала эта сумма, потому что она была просто невероятна для нашего сознания. А мы с братом в это время могли прийти из школы и питаться поджаренной гречкой с хлебными бусинами пополам: мама у нас делала из мякиша крупные шарики и красила их акварелью. Акварель была на меду, бусины были сладкими… в общем, жили мы трудно и такие гигантские суммы даже представить себе не могли.
— То есть в принципе любой богатый человек может стать арт-дилером?
— Мало иметь деньги. Нужны энциклопедические знания, образование, опыт, круг общения, чутье, надо знать не только у кого купить, но и кому продать. Это все достигается годами работы и учебы. Хороший арт-дилер формируется годам к 40—50, пройдя до этого огонь, воду и медные трубы. Только тогда он достигает виртуозного мастерства и высокого профессионализма. На рынке предметов искусства, антиквариата сегодня сложились цивилизованные отношения, где очень важны репутация, атрибуция, доброе имя. Конечно, мои хорошие и хитроумные друзья-антиквары могут сегодня вспоминать лихие 90-е, когда можно было продать что угодно, кому угодно и за сколько угодно. Но это в прошлом, и хорошо, что в прошлом. Я президент Международной конфедерации коллекционеров, антикваров и арт-дилеров, которой в следующем году будет 20 лет, и можно констатировать, что за эти годы мы создали институт репутации на рынке предметов искусства. Дикого рынка дилетантов в России уже нет.
— И этот рынок тоже подчиняется законам спроса и предложения, периодам спада, подъема и кризиса?
— Это необъяснимо, но там действуют совершенно другие, часто субъективные законы, которые можно почувствовать, но просчитать, пожалуй, невозможно. Я вот читал, например, Нину Арутюнову, нашего великого лингвиста, и понимаю, что в языке тоже действуют какие-то законы логики. При все том, что он «великий, могучий, правдивый и свободный», язык подчиняется как своим внутренним законам, так и внешнему воздействию. На рынке искусства все немножко не так или часто совсем не так. Я помню, как некоторые мои друзья-коллекционеры потирали руки на пике жирных нулевых, потому что денег было очень много. Но продажи стояли. И наоборот, в тяжелые времена неожиданно начинали продаваться абсолютно не продаваемые, казалось бы, вещи.
И вот сегодня, когда Запад против нас, идет поворот на Восток и мы ограничены в своей товарно-транспортной логистике, сложно с финансами, места на нашей художественно-антикварной выставке в ноябре уже все раскуплены и коллекционеры стоят в очереди. Значит, они что-то знают. И это вселяет надежды.