Томская арт-фолк-исполнительница Наталья Нелюбова имеет такую страничку в Википедии, какой может похвастать далеко не каждый известный российский артист, тем более — из провинции. При этом в Америке и Франции ее аудитория гораздо больше, чем в родном городе, а свои финансы она поддерживает… лоскутным шитьем. Сочетая оба искусства — шитье и музыку — в одном формате, Наталья скроила удивительную карьеру и делится с нами мастер-классом.
Досье
Наталья Нелюбова родилась в Киргизии, в городе Фрунзе (Бишкек). Окончила геологоразведочный факультет ТПУ. Начинала как исполнительница авторской песни (альбом «Песни южных провинций»). В 1999 году создала группу «Наталья Нелюбова и Ко» (с 2010-го «Нелюбова Бэнд»), с которой исполняет песни в стиле арт-фолк и фолк-рок на русском, арабском, тувинском и иврите.
В 2005 году записала альбом «СоманаКуКун», в 2007 — «Кабаре серебряного века» (песни Александра Вертинского и Петра Лещенко в джазовой обработке). Дипломант международного фестиваля этнической музыки «Саянское кольцо-2008» и фестиваля живой музыки «УстууХурээ» (Республика Тыва). Активно выступает с концертами в США и Европе. Входит в творческое объединение московских поэтов «Кастоправда». Воспитывает троих детей.
Из богатых невест — в счастливое никуда
— Наталья, в нашем журнале неизбежен стандартный вопрос про ваши первые денежки, которые вы получили за что?
— За прополку каких-то бесконечных рядов сои, свеклы и баклажанов. Я родилась в Киргизии, там детей еще в школьном возрасте вывозили для работы на эти плантации. Это было в пятом классе, в возрасте 11-12 лет. За месяц работы мы получили, кажется, два с половиной рубля.
— Так мало?
— На эти деньги можно было питаться целых два дня — хорошие деньги. А мороженое стоило 20 копеек. Но если серьезно, я росла в очень обеспеченной профессорской семье, к тому же мои дедушки и бабушки были финансистами. Дед несколько месяцев служил министром финансов Киргизии. А мама и отчим работали хорошими психиатрами, мама получала зарплату в 450 рублей.
— Значит, вы были богатой невестой?
— Да, пока не переехала в Томск. После этого вся моя прекрасная денежная карма куда-то делась.
— Еще и в творчество ударились.
— Именно! Для того чтобы погубить свою денежную карму, надо, во-первых, переехать в Сибирь, во-вторых, открыть в себе какой-нибудь творческий дар. Я все это благополучно проделала, так что восходить пришлось не просто с нуля, а даже из какого-то минуса. Хотя вначале, будучи в Томске студенткой, я три года подряд получала ленинскую стипендию — 150 рублей, и деньги у меня занимал весь курс. Когда стала инженером, получала 120. В общем, до своего последнего замужества слово «деньги» я не употребляла, я ими не очень интересовалась, поскольку они постоянно были — сами как-то шли.
— Все-таки, чтобы получать ленинскую стипендию, нужно хорошие мозги иметь.
— Да, и к этому прилагался еще азарт исследователя. Рисовалось хорошее будущее инженера, если бы однажды я не услышала музыку, которую не смогла забыть. Это был прекрасный томский музыкант Игорь Набоких. А через год мое воображение поразил другой великолепный автор — Глеб Успенский. Вот эти два очень разных человека, по-своему безумных, не имеющих представления о музыкальных стандартах, унесли мою крышу. И до сих пор она где-то на ветру.
Про безумие и роскошь творчества в Томске
— Имея хорошие задатки инженера и стабильную зарплату, вы шагнули…в никуда…
— Да. В абсолютное никуда, потому что у меня не было даже каких-то своих творческих наработок, багажа. Просто я услышала впервые эту музыку и поняла, что уже не смогу себя обмануть и забыть ее не в состоянии. И если я не поверну в творчество, то буду несчастной всю жизнь.
— Но можно было просто любить музыку, оставаясь обычным слушателем?
— Нет, это не про меня, на такое я бы никогда не согласилась. Музыка должна была стать моей, я сразу захотела сделать что-то свое и услышанное восприняла как провокацию. Я не желала копировать, понимая, что это поток чужого таланта, возле него можно погреться, а затем — идти туда, где тебя ждет твое. А оно ждало…
— Эти музыканты ведь не были обеспечены деньгами, всеобщей славой, влиянием?
— Когда тебе 21 год, ты не спрашиваешь, обеспечены ли эти люди чем-то. О таком начинаешь задумываться, когда у тебя появляются дети, обязанности.
— А когда творческий человек начинает пытаться монетизировать свой дар?
— На самом деле это не вопрос «или-или». Если то, чем ты занимаешься, не приносит тебе денег, то это чистая блажь. Это означает, что в твоей деятельности нет чего-то очень важного, за что люди с удовольствием отдали бы тебе кусочек своего ресурса. Конечно, можно бесконечно говорить, будто твое творчество очень сложно, непонятно для других, которые малообразованны. Но тут требуется хитрый баланс между сложным музицированием и возможностью заработать.
Вся финансовая премудрость творческого человека — пройти по этой узенькой тропинке между полным улетом без оглядки на то, что ты будешь кушать и во что оденешь своих детей, и регулярной продажей за три копейки какой-нибудь лажи. Но жизнь не такая уж длинная, чтобы тратить ее на создание халтуры. Это очень опасно, поскольку в любой момент можно и умереть с этой халтурой на устах. Некоторые халтурят постоянно, ожидая, что наступят лучшие времена, но так вот и помирают…
— Но талантливый в своей области человек обязательно должен заработать на этом?
— Если человеку суждено быть богатым, то у него и идеи подворачиваются вовремя, и все он делает также своевременно. Я даже не думаю, что это страшно тяжело для таких людей, я полагаю, они танцуют. Любой настоящий успех не такой уж трудный, он просто приходит. Но творчество и музыка — это абсолютно неочевидная история про деньги или их отсутствие, поэтому здесь все так сложно. Ну кто себе может позволить творчество в Томске? Я считаю, что это дерзость, роскошь и безумие одновременно. Но если вы разрешаете себе это, значит, как-то выдерживаете.
Комфортно там, где все мелодично
— Согласитесь выступать в ресторане за большие деньги?
— Ни в коем случае! У меня был опыт концерта в одном чудесном томском ресторане «Шаляпин». Не знаю, как мы оттуда живые ушли. Это был День святого Валентина, а у меня в репертуаре песни Вертинского и Лещенко — вроде бы всем понятные вещи. Ничего подобного! Туда пришли такие люди, которым все эти вертинские-лещенко... Как мы живы остались, не понимаю. Пришлось через кухню спасаться. Видимо, без таких событий реальность бывает не совсем полной.
— А если это будет совсем приличный гонорар и ресторан где-нибудь на Бродвее?
— Видите ли, там никто не предложит музыканту выступать перед теми, кому это не нужно. Когда тебе дают место в каком-нибудь артистическом музыкальном кафе, в нем все готово для этого и люди в том числе: они слушают с удовольствием, даже если при этом успевают что-то выпить и съесть.
— Может, просто заграница оставляет привкус респектабельности?
— Нет-нет-нет! Я уже больше десяти лет там гастролирую, и эти приятные впечатления вовсе не из-за того, что это только заграница. Просто там все уже выстроено под подобные культурные мероприятия. Иногда, увидев место выступления, сомневаешься: зачем я на это согласилась? Но когда открывается концерт, люди прекращают разговаривать и есть и внимательно тебя слушают. Возникает нормальная атмосфера. Буквально месяц назад у меня был концерт в одном заведении в Бруклине. Вроде бы обычное место для любителей пива. Но начали музыку и все сразу стало как-то пристойно и красиво, и обычные пивные физиономии куда-то рассосались.
— В смысле гонораров какие гастроли были у вас самыми выгодными?
— Когда играешь в больших клубах за границей. Я обычно даже не заключаю контракт, а просто устное соглашение.
— Верите устным обещаниям людей из шоу-бизнеса?
— Во-первых, я связываюсь с ними через хороших знакомых, которым доверяю. Во-вторых, если тебя приглашает, например, самый большой джазовый клуб Европы, не в его интересах кого-то обманывать. Нет, еще ни разу ни в Европе, ни в Америке таких проблем не случалось. Хотя я исколесила с выступлениями почти все восточное побережье США, всю Калифорнию, весь север Франции.
Как-то пригласили спеть в большом парижском книжном магазине на бульваре Бомарше, которым владеет француз по имени Франсуа, прекрасно говорящий по-русски. Внутри был специальный зал для выступлений, в котором, кстати, поет иногда Борис Гребенщиков. Во время моего концерта в зале сидел один симпатичный, классно одетый японец. В перерыве он подошел ко мне и вдруг на чистом русском языке стал нахваливать мой голос. Выяснилось, что он киргиз из Бишкека и родился в роддоме номер один, а во Франции работал в ЮНЕСКО. Так я впервые в жизни встретила человека, который родился в том же крошечном роддоме, что и я.
— Вы говорите о заграничных выступлениях охотнее, чем о российских.
— Признаюсь, что у меня в Америке аудитория шире, чем в России и даже в Томске. Но в Штатах на концерты приходят исключительно одни эмигранты, причем чем раньше они туда уехали, тем выше ценят. Во Франции большинство моих слушателей — французы, а в Австрии — только австрийцы, я практически не знакома с русской диаспорой, живущей там. Конечно, за границей тоже нелегко, деньги на улице просто так не валяются. Но выступать мне там значительно комфортнее, и отношение аудитории отличается. Там я ничего не боюсь и не переживаю, поймут меня или нет, не будет ли для них это слишком сложно. Нет никакого напряжения.
— Вам не кажется это странным?
— Да, это странно. Просто мы живем в музыкально неразвитой стране. Она не ритмичная, не мелодичная. Заметьте, что даже наша речь жутко немузыкальна, она вся в одной тональности. Послушайте, как обычно говорят американцы или французы: у них абсолютное пение. Если я с вами начну говорить так же, вы решите, что я сошла с ума или у меня истерика, приступ артистизма. А в Европе все нации очень музыкальны даже в обычном разговоре.
Лучшая швея среди музыкантов
— У вас трое детей, а старшему сыну уже 20, вы учите их правильному отношению к материальному?
— Я их учу экономить, если бы не это, они тратили бы без оглядки. Но дело в том, что пока они не останутся один на один со своим пустым холодильником, все равно ничего не поймут. Я могу хоть заговориться о том, что надо трудиться, что все вокруг очень дорого, бла-бла-бла. Думаю, несмотря на то, что это мои дети, у каждого из них выстроятся абсолютно свои отношения с деньгами. Но пока они под моей крышей, и эти отношения разворачиваются у меня. Когда дети отпочкуются, тогда и поглядим.
— А у вас случались периоды, когда вообще не оставалось денег?
— Да, когда все дети были маленькими и я не могла никуда их пристроить, чтобы уехать на гастроли, ну а в Томске заработать, сами понимаете…
— Однако оставаясь в Томске, до кабаков вы не скатились…
— С удовольствием бы скатилась, если б меня оттуда не выгоняли! Мое творчество ведь не каждому посетителю может понравиться. Сейчас вот возможностей для заработка стало больше, я, например, шью разные красивые вещи из лоскутков.
— Занимаетесь шитьем? Может, стоит виртуальный магазин открыть?
— У меня заказов больше, чем времени на их исполнение, поэтому вряд ли хватит сил еще и на онлайн-магазин. Это, кстати, тоже разговор про деньги, потому что я занимаюсь лоскутным шитьем вот уже три года, и это поддерживает мои финансы. Недавно я сделала шахматы для шахматиста — чемпиона Америки, продав их за две тысячи баксов. Шила их на заказ два с половиной месяца на своей подольской швейной машинке. Такой вот способ выживания в наших широтах. В прошлом году я даже заняла первое место на фестивале лоскутного шитья в Суздале. Вернулась радостная.
— Вы как-то заметили, что ни разу не побеждали на музыкальных конкурсах. Значит, в шитье компенсируете?
— Да, в музыкальных никогда, а здесь — легко! Было бы странно, если бы я занимала какие-то места в музыке, поскольку я ведь экспериментатор. Чтобы преуспеть на конкурсе, нужно по крайней мере хотя бы играть в заданном жанре, быть джазовой певицей или бардом. А тут ты выходишь с экспериментальным материалом, и тебе говорят: «Это что? Это кто? Уберите это, пожалуйста, оно нам мешает». Вот так, не найдя себя в имеющихся жанрах, создаешь собственный, в котором ты главный молодец.
Кстати, мне удается сочетать оба искусства в одном формате. Например, в прошлом году перед поездкой на фестиваль «JetLag» в Америке сшила пять рюкзаков, собрала в Томске людей и устроила мини-выступление: из каждого рюкзака я вынимала по истории и рассказывала ее, пела песни. Пять историй и столько же композиций — прекрасный получился формат, народ был абсолютно счастлив. Все рюкзаки раскупили в Америке, а белый рюкзак, над которым в Томске смеялись — он был джинсовый с кружевами, и никто не понимал, зачем такой нужен, в Лос-Анджелесе две дамы вырывали друг у друга из рук.
— Кстати, ходят слухи, что вы регулярно устраиваете какие-то сказочные вечера для взрослых. Это тоже какой-то необычный формат?
— Да, это происходит в новогодние дни. Просто в этот период все кругом построено в основном на развлечениях для детей, и бедные похмельные взрослые оказываются без своего праздника. Поэтому пятого января в шесть часов вечера в Музее славянской мифологии я читаю особые сказки коренных народов Сибири, для взрослых. Поверьте, это настоящее психоделическое приключение! Во-первых, такие сказки вы точно никогда не слышали, поскольку мы воспитаны на французских, немецких и других образцах. А сибирские сказки — это абсолютно иное сознание, ощущение пространства и времени.
В том числе читаю экзотический селькупский эпос «Богатыри», записанный немецкой экспедицией еще в 1840-м году. Сейчас даже сами селькупы про него забыли, но материал переведен и сохранился, так что он стал основой для некоего рэпа, который мы исполняем в начале года. Как и настоящий рэп, он не для детей, и для европейского мозга это просто непостижимая по мировоззрению вещь, но очень смешная и полезная.