Заслуженный художник России Никас Сафронов, выставка которого недавно прошла в художественном музее, работал бутафором в ТЮЗе, грузил бутылки на пивзаводе, подметал двор и спекулировал джинсами, чтобы заработать на квартиру. О том, куда известный мастер советует вкладывать деньги сегодня, кого никогда не стал бы рисовать и почему в России измельчали меценаты, Никас рассказал в нашем интервью.
Досье
Никас Сафронов
Родился в 1956 году в Ульяновске. Рос в многодетной семье, в которой было шестеро детей. Отец из семьи потомственных православных священников. Сафронов спонсировал постройку церкви Святой Анны в Ульяновске и часовни Святой Анны в селе Вышки Ульяновской области в честь своей матери Анны Фёдоровны.
— Вы много рисуете знаменитостей, потому что хорошо платят?
— Есть такое выражение: «Никто не интересуется теми, кто ищет миллион, но всем интересен тот, кто его нашел». Я тоже интересуюсь теми, кто нашел миллион, а лучше миллиард. И не потому, что они заплатят, а потому что мне интересны Джек Николсон, Аль Пачино и Моника Беллуччи. Поэтому серия со знаменитостями сама по себе идет. Кто-то менее известен, но интересен — как Лео Бокерия, например. Прекрасный хирург и человек великий. Каждый человек индивидуально интересен, просто уже не хватает времени всех писать.
Думаю, в истории Томска тоже есть люди, которых можно как собирательный образ использовать. Например, Фёдор Кузьмич, его образ можно еще найти. Марков — томский писатель замечательный, которого мы помним по фильму «Строговы». Я думаю, что такие личности должны оставаться в истории и живописи, и моей тоже. Мы встречались как-то с Рукавишниковым много лет назад, договорились даже о портрете, но как-то не дошло до дела. Жалею.
— Все думали, что Пушкин писал произведения свои легко и быстро, но на самом деле он много и серьезно работал. Как у вас происходит процесс творчества?
— Портреты и вообще картины пишутся долго. Но при этом отказываю я редко. Например, если много пластики, то за результатами операций уже не видишь реальных черт лица. Или когда характер у заказчика взбалмошный, дикий. Была одна тетка, в Лондоне живет, она меня мучила: то кровать надо нарисовать, то камин, то туфли ее с бриллиантами. Я сказал: «Не хочу». Она: «Я вам плачу». Я ответил: «Да идите вы…». Но вообще с клиентами серьезных конфликтов не бывает: нравится тебе человек или нет, надо помнить, что ты просто получаешь дивиденды.
— После первого посещения Томска вы посвятили ему несколько картин. В эту поездку уже что-то впечатлило?
— Конечно, я напишу несколько новых работ. Мне очень понравилось место основания города, красиво на фоне зелени. Богоявленский собор и напротив него дом с двумя башенками, голубоватой краской покрашен. Университет я бы изобразил в символизме. Добавил бы туда живность. Белок, например.
Если где и есть муза в России, то это в Томске! Столько красивых женщин, я даже жалею, что не выспался, а то так бы тряхнул стариной, прогулялся. Здесь куда ни зайдешь, одни красавицы! А я ведь всеядный, у меня нет какого-то определенного типа — 90/60/90 или возрастных цензов. Мне нравятся люди духовные и интересные в общении, во взглядах. У вас здесь таких много.
На первые деньги купил раков и пива
— Помните, как заработали свои первые деньги?
— Знаете такой анекдот: приехал человек из Одессы в Америку и вдруг стал страшно богатым через года два, просто мультимиллионером. У него спрашивают: как вы их заработали? Он говорит: «У меня был только доллар, я на этот доллар купил яблоко, продал, на эти деньги купил два яблока, их тоже продал и купил четыре. И так пока не умер мой дядя и не оставил мне 100 миллионов». Как я заработал свои первые деньги? Когда я учился в училище, сокурсник купил мою картину, потратив всю стипендию. Вместе их и пропили, купили раков и пиво. Почти три тысячи заработал на выставке, по тем временам это были большие деньги. Я подумывал купить квартиру, но она стоила 5 000 рублей. Тогда я вложил эти деньги в бизнес, в то время это называлось спекуляция, фарцовка. Купил джинсы в Польше, привез, продал и за 3-4 месяца заработал 15 тысяч.
— Почувствовали в себе азарт, предпринимательскую жилку?
— Конечно, был соблазн уйти в бизнес, но внутри я понял, что я художник и нужно это дело продолжать, много работать. Я учился, изучал иконопись, штудировал старых мастеров в Голландии, Франции, Англии. Потихоньку продавал картины. С коллекционером Джанлуиджи Черази познакомились в 84-м году, он покупал у меня картины по 300-400 долларов. Потом забрал меня к себе, и у меня появилась возможность регулярно выезжать. Пошли клиенты.
— Вы когда-нибудь оставались без денег в принципе?
— У меня такого не было, я с детских лет подрабатывал. Лет в 12-13 лет работал на пивзаводе, на хлебозаводе. В 13 лет купил себе оранжевый вельветовый костюм. Чтобы все знали, что это мои деньги. Пока я шел до парты, все меня сверлили глазами. С тех пор я возненавидел оранжевый цвет, поэтому редко использую его в своей живописи. Студентом училища понимал, что стипендия маленькая и помощи мне ждать не от кого. Устроился сторожем и дворником, ночью спал, потом шел в училище, потом разгружать вагоны, затем в ТЮЗ работать бутафором, и так по кругу. Во время сторожевой службы что-то рисовал.
«Если дети просят, я даю»
— А своим детям вы прививаете грамотное отношение к деньгам?
— Нет, к сожалению этого не получилось. Они всегда знают, что у них есть папа, который даст денег. Одному из сыновей 17 лет, он живет в Австралии, и каждый месяц 3-5 тысяч евро ему отправляю. Учится, живет с мамой (она не работает), снимают квартиру. Другой сын, Стефано, учился в художественной корейской школе, сейчас занимается экономикой и политикой. Он сам зарабатывает, но иногда я ему отправляю подарки в виде денег.
Лука — святой человек, независимый, крутится, вертится, зарабатывает сам. Сейчас заканчивает консерваторию французскую. Объявился еще сын, 20 лет. Говорит: «Тебя, папа, искал. Весь в долгах погряз, дай денег». Я ему дал, он опять — дай! Я дал. Потом говорит: «Надо бизнес открыть, купить две машины, буду груз возить». Это было 50 тысяч, а когда дошло до 100, я сказал: все, хватит, зарабатывай сам. Теперь все хорошо: играет в театре. Закончил институт, а ко мне пришел с семью классами образования. Дети как грибы стали расти вообще. Но я даже не буду проверять, мои это дети или нет. Все равно я занимаюсь благотворительностью, почему бы не помочь?
— Куда бы вы вложили свои деньги и другим посоветовали?
— Лучше вкладывать в искусство, в современную классику, это всегда дает какие-то дивиденды. А в старом искусстве непонятно, что продадут тебе. В любом случае человек, который заставил говорить о себе при жизни, скорее всего будет известен долгие годы и столетия.
«Мы все обнажены»…
— Вам сейчас стыдно за какие-нибудь поступки из молодости?
— Как сказал Оскар Уайльд: «Ни один человек не богат настолько, чтобы искупить свое прошлое». И когда меня упрекают, что нашли фотографии 85 года, где я обнаженный… Вспоминаешь и Меркель, которая была обнажена молодая, и Мадонну, и Битлз. Художнику, как мне кажется, это не столь запретно. Ну что делать, прошлое разное, оно не похабное. Мы все обнажены в общем-то. Я был молод и красив. Была фотосессия с Еленой Кореневой для одного проекта. Она, правда, дала потом это в газету «Speed Info», я был против, но ей показалось, что где-то это нужно использовать.
— Как вы относитесь к коллегам по цеху? Есть профессиональные обиды, зависть?
— Между нами нет «терок», мы созваниваемся иногда. Не могу сказать, что мы обнимаемся, лобзаемся, но… Знаете, когда породистые собаки гуляют в парке, они никогда не грызутся. Они ходят достойно. Вот и мы так же. Иногда замечаю зависть. Шемякин огрызается, мое имя вспоминает: «Ваш Никас — коммерческий художник». Это его проблема.
— Кстати о коммерции, а сколько стоят ваши картины?
— Нет фиксированной цены. Примерно 20, 30, 40 тысяч евро за картину. Многое зависит от фигуры заказчика, кто он: музей, друг, хороший человек и т. д. Кому-то я могу вообще не продавать, кому-то подарить. Я надеюсь, что в Томске останутся одна-две картины в музее: будем искать спонсоров, которые могли бы поддержать, цена будет небольшая, естественно. В десятки раз меньше, чем если бы продавал в частные коллекции. У музея денег немного, а художнику приятно, ведь он тоже любит свою страну и хочет остаться в ее истории.
«Меценатов надо воспитывать»
— Вы много занимаетесь благотворительностью. А вообще сегодняшнее меценатство близко к тому, что было в России в XIX веке?
— Меценатов «по собственному желанию» нет. Есть просто компании, которым сверху дает указ президент: «Ты будешь курировать Русский музей, ты Третьяковку». И так далее. Поэтому меценаты, конечно, есть, но сейчас их стало меньше. Я сам всегда деньги вкладывал в строительство церквей, каких-то домов богоугодных, детских домов. Но все-таки в XIX веке было по-другому. Были богатые люди, другая система, другие ценности, появлялись такие яркие меценаты, как Савва Морозов или Мамонтов, Третьяков. Таких много достаточно было. И церкви строили в знак благодарности от души. Сейчас тоже строят, но вера была больше, глубже, люди были ближе к богу. Настоящих меценатов надо воспитывать. Вот мэр ваш тоже меценат, много делает для города на свои деньги.
— А есть какая-то отличительная черта у Томска? Говорят, это сибирский Питер.
— Да, согласен, что городу присуща какая-то особая интеллигентность. Много светлых, красивых лиц. Узнал, что здесь поставили фонтан молодости, памятник Beatles, — жители и рады, и против. Так что город живет, волнуется, борется с культурой как может или ее поддерживает и поощряет.