Художника, как известно, обидеть может всякий. А вот Борис Перцев, несмотря на острую фамилию и прошлое карикатуриста, за свою жизнь не огорчил, кажется, никого, хотя деньгами и достатком судьба его не баловала. На редкость добродушный человек и большой талант, сегодня он рисует для нас картину жизни мастера.
Досье
Родился в 1958 году в Комсомольске-на-Амуре. В 1976 году был призван в армию. В Томске оказался в 1984 году после окончания Кемеровского художественного училища. Работал художником-дизайнером в торгово-закупочном комбинате, в областном художественном фонде. После перестройки стал карикатуристом в газете «Томский вестник», сотрудничал с другими издательствами.
В 2008-2012 гг. работал старшим преподавателем кафедры графического дизайна Томского института бизнеса, сотрудник Северской художественной школы.
Участник международных и российских конкурсов, книжный иллюстратор, неоднократный автор персональных выставок. Работы Бориса Перцева внесены в Каталог российской карикатуры.
Дальневосточный «перчик», прижившийся в Сибири
— Борис Николаевич, свои первые в жизни деньги вы наверняка получили за какие-нибудь художества?
— В общем, да. Как-то вышло, что в жизни меня ничто, кроме рисования, не интересовало и в школе я учиться не любил и не хотел. В родном Комсомольске-на-Амуре ухитрился сменить пять школ. Мы с родителями постоянно переезжали, но дело не в этом, просто учеба у меня не пошла с первого класса. Отец относился к этому странно и говорил: «Пусть учится как хочет, лишь бы почерк был хороший. У художника должен быть красивый почерк!»
Я привык постоянно отвлекаться на занятиях, рисовал в учебниках, тетрадях, на парте. Но одноклассники меня почему-то любили, звали Перчиком. Это уже позднее понимаешь, что если умеешь что-то делать хорошо, то в коллективе тебя станут уважать. Один может быть спортсменом, второй отличником, который дает списывать. А я умел рисовать и помогал другим в этом.
Школу я после восьми классов бросил, и отец устроил меня к себе в бригаду художников Горпромторга. Они оформляли магазины, столовые, торговые точки, витрины, вывески. Меня как самого молодого определили на черную работу — убрать мусор, что-то докрасить, отлакировать, доделать. В трудовой книжке это обозначили как «Ученик декоратора» и платили всего 80 рублей. Но работал я исправно, и бригадир увеличил мне оклад. Так я стал получать 350 рублей, и это сразу после восьмого класса!
Я даже удивился, когда получил деньги в кассе: это всё мне? Отец охладил восторг, тут же забрал почти всё, оставив мне только 30 рублей. Остальное он передал матушке. С тех пор так и повелось: почти всю зарплату я отдавал семье, а на тридцатку мог выпить с друзьями портвейна или сходить в кино. Перед уходом в армию я получил на руки самую большую сумму, которую когда-либо видел, — целых 600 рублей. Это было в 1977 году. Я тогда не успел отгулять отпуск, поэтому расчет получился таким огромным. Конечно, и эти деньги отдал маме.
— А вы росли в обычной семье?
— В совершенно простой. Отец получал больше матери, брат учился в ПТУ на сварщика, а я еще в бригаде Горпромторга решил, что после армии пойду учиться на художника. Конечно, жалко было тратить время на армию, но в советские времена косить было страшно — ведь поймают же.
— Но вы попали на флот — для художника самое романтичное место. Рисовали море?
— Я рисовал моряков, причем каждый день! Поначалу служить не хотелось, но сейчас я нисколько не жалею о том времени. Мы находились в Хабаровске, в учебной части тихоокеанского флота на четыре тысячи человек. Там были люди со всего Союза, а среди них столько художников! Было весело: кто-то в самоволку бегал, кто-то портвейн пил, а я все три года ежедневно делал наброски, на второй год уже на холст перешел.
Странно, но вокруг царила очень творческая атмосфера. У нас был медбрат, который в Москве работал в самодеятельных театрах. Он рассказывал, как в их постановках участвовали известные актеры, например Евгений Евстигнеев или другие знаменитости. В учебке я впервые увидел, как профессионально накладывают настоящий театральный грим.
— Не армия, а творческие университеты. Как вы после этого оказались в Сибири?
— Да, армия — неплохое место для творчества, потому что ты вынужден все схватывать на лету. Например, дома отец не раз предлагал мне научиться писать плакатным пером, но я думал: успею еще. А в армии мне без объяснений дают плакатное перо и приказывают расписать ленинскую комнату. Тут уже приходится осваивать все на ходу. Ну а в Сибирь меня уговорил приехать мой сослуживец Вовка Заиграев, который уже прошел один курс в Кемеровском художественном училище. Я согласился.
От славы КПСС к акулам капитализма
— Есть стереотип, что большинство художников да и вообще творческих личностей — нищие неустроенные люди, вечно находящиеся в поисках копейки. Тем более в провинции. Вас это не пугало? Или во времена СССР все было жирнее?
— Просто тогда было много левой работы, халтуры. Расценки для художников делились на исполнительные и творческие: простому мастеру платили за квадратный метр 30 рублей, а члену Союза художников за то же самое — 300. И если правильно поймешь жизнь, у тебя появятся хорошие стимулы.
— Что же нужно было для преуспевания в той системе?
— Требовалось знать тонкости. Например, один мастер пробился в Союз художников, а у него еще дочка и сын рисуют. Пока он всю родню не пропихнул туда же, остальные кандидаты ждали в очереди. Другой упаковал свои работы и лично полетел с ними в Москву, а не отправил худсовету в виде фото, как это делали все. В результате получил членство вне очереди. В общем, такие скандалы были постоянно. Членство в Союзе давало льготы, право на выставки, бесплатное получение персональной студии, но трудовая при этом оставалась на руках, предоставляя независимость. Поэтому сейчас многие заслуженные мастера не имеют отметок в трудовой и получают пенсию в 8 тысяч.
А я после Кемеровского художественного училища получил распределение в Томск. Казалось бы, ты врываешься в живой мир, где нужно применять на практике все хорошее, чему тебя учили. Но редко молодой художник сразу попадает в творческий коллектив. И ты, оставив амбиции, рисуешь все эти «Слава КПСС!», «Да здравствует партия!» и т. д. Заказы идут постоянно, и хотя платят за них немного, этот поток не прекращается. Тем временем другие художники уже участвуют в выставках. Но мне думалось, что я еще успею, вот только сейчас подзаработаю. А потом начинается семья, дети.
Бывалые люди мне объясняли: «Борька, иди в обком комсомола, просись на Север — рисовать буровиков, нефтяников, а когда вернешься, пусть организуют в Томске выставку. Им ведь нужна отчетность, они тебе даже командировочные оплатят! Главное — ты привезешь материал, а после пойдут и заказы, и выставки». Да, можно было найти разные пути. Но ведь казалось, что еще успеется. И вдруг — перестройка, и все эти «Слава КПСС» стали никому не нужны. Начал думать: как же теперь прокормить себя? Те, кто уже создали себе имя, открывали салоны, даже вывозили куда-то свои картины.
— И вы весьма логично пошли за известностью в СМИ?
— Да, хотя я вообще-то был равнодушен к карикатуре. Но я знал: если в обычной картинной галерее за месяц побывает едва пара тысяч человек, это считается большой удачей. А в газете тебя ежедневно видят десятки тысяч людей! Я набросал первые 6-8 карикатур на вольные темы и пошел наугад по проспекту Фрунзе, зная, что где-то там должна быть редакция газеты. И сразу оказался на пороге «Томского вестника». У меня выбрали несколько шаржей, сказав: «Если хотите работать, приносите еще, мы вам будем гонорары платить». Через месяц со мной заключили договор с условием, чтобы я не рисовал для других газет.
— Но вскоре вышли из-под контроля, и ваши шаржи разошлись по всем томским газетам и журналам.
— Видите ли, «Томский вестник» был единственным изданием, где я проработал целых восемь лет. И мне захотелось попробовать что-то другое. Подумалось: вот журналист Юрий Молодцов как начинает рассказывать, где он трудился, так зависть берет — какой богатый багаж впечатлений, какой накал энергии был в прессе начала 90-х! И мне тоже захотелось пробовать себя везде. Я рисовал карикатуры для московских «Известий» и других изданий. Но вскоре меня переманили Андрей Зайцев и Наталья Чижевская в свой «Вечерний Томск».
— И решающим доводом были деньги?
— Да, мне сказали: «Вот сколько будем тебе платить, только никому не проболтайся!» Я подумал: ну теперь у меня будет чем семью кормить! Ведь прежде часто случалось, что холодильник стоял совсем пустой. А тут все изменилось, даже мясо покупать стали.
— Вы дорого брали за карикатуры на кандидатов, участвующих в выборах?
— Однажды редактор «Томского вестника» Виктор Нилов попросил написать на Кобзева злую карикатуру. Я нарисовал такого обаятельного капиталиста. Вдруг через час ко мне заходят из штаба Кобзева и просят добрый шарж на него же. А я прежний рисунок не успел спрятать, они его увидели, обрадовались, тут же заплатили и забрали карикатуру. Мне стало стыдно, я пошел сознаваться Виктору Захаровичу. А он засмеялся: «Так молодец! Два раза заплатили за одну работу!»
А в другой раз получилось хуже: в 90-х люди из томского штаба Лебедя предложили мне сделать карикатуры на его конкурентов. Я выполнил шаржи, но под ними состряпали такие поганые стишки! И все это расклеили по столбам и заборам. До меня дошли слухи, что дело подсудное. Хотя стихи написал не я, но на душе было тревожно. Вдруг прямо на улице меня ловит человек из штаба и сообщает, что Лебедь потребовал выкручиваться как угодно, но чтобы суда против его сотрудников в Томске не было. И они решили заплатить мне вдвойне, но с условием — при возникновении проблем взять всю вину на себя. Деньги я взял, а до суда дело не дошло.
— Имя вы уже заработали и для газет больше не рисуете, как же удается монетизировать свою известность и дар?
— Сейчас интерес к политическим карикатурам пропал, однако все еще может вернуться. Многие считают, что и профессия журналиста исчезла. Я думаю, придет время и она возвратится: все равно когда-нибудь возникнет потребность разобраться во всем честно. А после шаржей я постепенно увлекся акварелями. Попутно стал учить студентов и детей. Преподавание было не моей идеей, просто предложили поработать с молодежью. Не мог же я до того обнаглеть, чтобы считать себя великим учителем да еще и плату за это брать!
Деньги — это не пространство для мастера
— Вам неловко продавать творчество?
— Очень. Никогда не знаешь, сколько, у кого и как надо просить. Мне проще картину нарисовать, чем этим делом заниматься. Или по телефону цену сказать, когда глаза не видно. Конечно, существует ценообразование, куда входит стоимость материалов и потраченного времени, плюс градус творчества, которое каждый оценивает по-своему. На Западе художники не касаются экономической части и живут на проценты от картин, а организацией выставок, продаж и рекламой занимаются продюсеры и меценаты. У меня ничего этого нет.
— Зато есть дочка, которая стала вашим продюсером.
— Да, дочь Люба сейчас находится в декрете, поэтому взяла на себя менеджмент: организует мастер-классы и другие проекты, отвечает за интернет-продвижение, ведет группы в соцсетях и мессенджерах. Сейчас у художников есть столько способов демонстрировать себя! Но мы ведь все-таки живем в провинции, и здесь можно такую оскомину набить своим именем…
— Как вы определяете стоимость картины?
— По-разному. Хорошо, если заказчик сразу говорит, каков его бюджет. Но часто он сам начинает «крутиться», и трудно понять, сколько можно запросить, особенно если разговор по телефону. У меня масса случаев, когда я ошибался и продавал задешево то, за что хотели заплатить в три-четыре раза больше. Но мне совсем не жалко.
— В акварели вы начинали с букетов и небольших пейзажей, а сейчас перешли к старым улицам Томска.
— Были еще и натюрморты, а город рисовал редко, и у меня никто ничего не покупал. Знатоки мне сказали, что мои картины слишком большие, я перешел на меньший размер, и тогда рисунки действительно стали разбирать. Постепенно заболел Томском, он стал мне интересен — все эти дома, переулки, арочки. Думаешь: боже, да тут, оказывается, столько вещей любопытных!
— А люди просят нарисовать улицу их детства по фотографии?
— Да, одна девушка заказала для своей мамы, которая уже живет в другом городе, изобразить переулок Плеханова образца 1974 года по старой фотографии. Сам-то я приехал в Томск на 10 лет позже, однако вспомнил, что на том месте трамваи ездили через лужи мимо деревянных домиков в зелени. Получилось вроде бы похоже.
Люди охотно покупают и совсем миниатюрные вещи. Правда, в маленьких размерах есть опасность — теряется чувство пространства. Ведь картина для художника это не холст или бумага, а глубина перспективы, если ее нет, то и зритель ее не чувствует. Задача в том, чтобы появилось пространство, в которое ты вводишь зрителя. Иногда работа получается настолько хорошая, что жаль ее продавать, а ты вдруг видишь, что клиенты именно ее стремятся купить.
Думаешь: боже мой, неужели этот человек что-то понимает в живописи, ведь у него и профессия нетворческая, однако он подмечает все, что сделано с душой. Художнику опасно халтурить — все поймут, что он погнался за деньгами, и остынут к нему. Поэтому необходимо встряхиваться, пробовать что-то новое, развиваться. Как только мастер почувствовал себя великим, он как художник закончился.