Отношение к деньгам у 64-летнего Юрия Абрамовича Башмета — сложное. С одной стороны, он относится к числу самых высокооплачиваемых музыкантов мира и сегодня может не думать о том, где занять до получки. С другой стороны, маэстро реализует настолько масштабные и разнообразные культурные проекты, что они постоянно требуют огромных вложений и рационального расходования. С дьявольски одаренным, чертовски обаятельным и культурно богатым человеком беседовал на его гастролях в Томске Андрей Остров.
Музыкальная жемчужина из витрины магазина
— Многие говорят, что вы гениальный музыкальный маркетолог. Вместо того чтобы, как все музыкальные еврейские мальчики, пиликать на скрипочке, вы еще в музыкальной школе выбрали альт, а уже в консерватории стали создавать свой сольный альтовый репертуар, которого в мировой музыкальной классике кот наплакал. То есть, выражаясь вульгарным экономическим языком, вы сначала сформировали принципиально новый товар и заставили слушателей создать на него спрос.
— Действительно, тут я не буду кривить душой, музыкальных произведений, где солирует альт, в мировой классике очень мало. Как-то после концерта в Ла Скала, где впервые в истории Италии и этого знаменитого театра мы играли альтовый концерт, мне тут же предложили выступить с концертом в следующем сезоне. Но было одно условие: не повторять концерт и исполнять только оригинальные произведения и только те, где альт солирует. Таких очень мало. Если ты пианист, тебе всей жизни может не хватить, чтобы сыграть 32 фортепианные сонаты Бетховена, а если ты альтист — это бесконечный поиск классического репертуара, доставание нот каких-то малоизвестных широкой публике композиторов.
С тем же богемским композитором XVIII века Яном Иржи Бендой, например, случилась интересная история в XX веке. Во-первых, я увидел его ноты в витрине музыкального магазина в Амстердаме и, конечно, купил. Это была мистическая удача — стоя под дождем в центре Амстердама у «Консертгебау» на остановке, разглядеть разложенные на старом пюпитре старые ноты с сольным произведением для альта. Магазин ими просто оформил витрину, а я так нашел произведение, которое сегодня является визитной карточкой нашего оркестра «Солисты Москвы».
Второй случай с Бендой анекдотический. Мы готовимся играть его Grave из Концерта для альта и струнного оркестра в большом зале Консерватории, выходит конферансье и объявляет: «Музыка Бендера!». Миша Мунтян, мой пианист, который сегодня «не долетел до Японии», как мы шутим, когда едем на восток страны на гастроли, прыскает, а кто-то из зала громко парирует: «А слова чьи, дурак?»
Понимаете, старых композиторов, писавших для альта, безумно мало, и они малоизвестны. Зато мне повезло с советскими композиторами, которые действительно писали музыку для меня и под мой альт: Альфред Шнитке, Андрей Эшпай, Александр Чайковский, Гия Канчели, Софья Губайдуллина. Они написали где-то под 40 произведений для альта. Мстислав Ростропович, с которым мы были дружны, как-то сказал мне: «Обязательно играй все, что пишут для альта. Из пяти новых произведений одно точно будет шедевром». И я хочу сказать, что Ростропович хорошо разбирался в арифметике. Я считаю, что в моем сольном репертуаре из 52 новых произведений шедевров десять точно есть. И да, я подходил к композиторам и просто предлагал написать что-то для меня. Иногда у них получалось. Иногда лет через десять, но получалось.
«Деньги — инструмент для мечты»
— Вы стали ходить в черном еще до появления знаменитого фильма об инопланетянах, сделали прическу, за которую вас сравнивали с Паганини, любите казино и бильярд, дорогие раритетные автомобили, у вас дом в самом дорогом районе Подмосковья, сейчас у вас на шее золотая икона с Георгием Победоносцем — все это «разнотравье» так гармонично в вас цветет вместе с любовью к высокой музыке. Кто вас воспитал? Что он говорил про деньги?
— Мама! Как говорил мой первый педагог в музыке: «Мы не ищем талантливых детей, мы ищем талантливых мам». Вот такая она у меня была, талантливая. Мы жили довольно безбедно: папа работал на высоких должностях на железной дороге, но мама не работала. Затраты на воспитание меня и моего старшего брата Евгения были все-таки немаленькими.
Я помню, что однажды мама искала рубль, чтобы дать мне в школу на обед, а мы с братом в это время уже зарабатывали «левые» деньги на дискотеках, где играли «Битлз». У меня в заначке были немыслимые в то время для 17-летнего парня деньги: 200 или 300 рублей. Я признался маме. И она поняла, и мы тогда решили истратить эти деньги на мое же образование.
Надо сказать, что наша семья всегда была хлебосольной, а мы, мальчишки, имели почти все, что хотели: велосипед, гитару. Однажды, кстати, я брал гитару у друга и разбил ее в трамвае. Собирали деньги всей нашей львовской компанией, чтобы отдать немаленькие деньги —240 рублей. И конечно, когда я на первом курсе консерватории покупал свой первый настоящий инструмент, альт знаменитого мастера Паоло Тесторе, семья помогла мне собрать 1 500 рублей. Тогда это была годовая зарплата инженера. Поэтому деньги никогда не являлись в семье самоцелью, они были инструментом для реализации мечты.
— Кстати, об этом инструменте. Это ведь «брат» альта Моцарта, и его ценность с годами в ваших руках только росла. Вы страхуете его?
— Я обычно отвечаю на такие вопросы, только когда прохожу авиационный и таможенный контроль. Конечно, инструмент застрахован, и оформлены все разрешения на вывоз, потому что это уже не только моя собственность, понимаете? Как если бы отец подарил вам нательную иконку Андрея Рублева: она вроде бы ваша, но она достояние республики. Ее надо беречь, страховать и т. д.
«На Западе нас любят, потому что мы уезжаем домой»
— Вы писали как-то, что ощущаете себя миссионером классической музыки, когда гастролируете по России. Ощущение не изменилось?
— Мы с Мишей Мунтяном, который сегодня «долетел в Томск» (смеется — А. О.), с «Солистами Москвы» очень любим выступать в России. Не потому, что здесь больше платят, а потому, что есть какое-то внутреннее ощущение, что мы со слушателями на одной волне. Что вы мой, а я — ваш. И это больше, чем уважение. Потому что на Западе нас тоже уважают, когда мы выступаем, но еще больше нас уважают за то, что мы, выступив, уезжаем, а не остаемся. Они нас уважают за то, что наш дом, наша жизнь, наша семья — в другом месте, в другой стране. Если наш музыкант остается там, на Западе, — он начинает, наоборот, всех раздражать.
Сейчас расскажу, как французы учат своих детей музыке. Если в России я как педагог всегда честно отвечаю родителям, над чем еще нужно поработать их ребенку, то во Франции, когда родители начинают слушать про недостатки их питомца, они думают, что кому-то не тому платят деньги за музыкальное образование.
И вот они вложили деньги, их сын идет участвовать в конкурсе за право играть в национальном оркестре Франции, а побеждает в нем какой-то мальчик из России. Ну, потому что струнные инструменты у нас до сих пор — сильнейшая школа в мире. Русский мальчик лучше играет. На три головы выше.
Что думают французские родители о деньгах, которые они потратили? Вот поэтому во всех европейских оркестрах есть негласное табу на прием российских музыкантов. Вот поэтому я живу и работаю в России, хотя и гастролирую по всему миру.
— Вы всегда так точны, когда говорите о том, что и сколько стоило в вашей жизни. 30 рублей за первые фирменные штаны, 9 рублей с копейками за смычок, которым до сих пор играете. Скажите, а вы размер своей пенсии знаете? Она у вас есть?
— Пенсия у меня, наверное, есть, но я ее ни разу не получал еще.