Андрей Байтингер в свои 30 лет добился многого: хирург, кандидат медицинских наук, занимается любимым делом — проводит операции по реконструкции нервов и пластические операции по устранению дефектов внешности. Работает вместе с отцом Владимиром Байтингером, известным томским хирургом, профессором и основателем единственного в своем роде учреждения — АНО «НИИ микрохирургии». При этом находит время на игру в музыкальной группе и пробует силы в крафтовом пивоварении. Он рассказал о том, как привык копить с детства, как потратил первую стипендию на хирургические инструменты и о том, почему стал фанатом труда.
Досье
Андрей Владимирович Байтингер родился в 1991 году. Окончил СибГМУ. Ведущий специалист в АНО «НИИ микрохирургии». Специализируется на хирургии периферических нервов, кисти, пластической реконструктивной и эстетической хирургии. Неоднократно стажировался за рубежом. Кандидат медицинских наук, автор 45 научных публикаций. Гитарист группы The Cover Touch Band.
«Надо пахать!»
— Андрей, ты помнишь, в каком возрасте и как заработал свой первый рубль?
— Свои первые деньги я заработал дома — родители и родственники поощряли меня финансово за хорошую учебу или другие успехи. Впервые я понял, что это мои и только мои деньги в девять-десять лет. И интуитивно понимал, что деньги надо копить. Помню, у меня была коробочка из-под чая, куда я складывал заработанные купюры в 500 или 1 000 рублей, — это было еще до деноминации рубля. Правда, не знал, на что потратить сбережения: тогда коробка спичек стоила 500 рублей. В итоге я долго копил, а затем потратил все на подарок родителям.
Первый официальный заработок с записью в трудовой у меня случился уже в студенчестве. После окончания хореографической школы я устроился во Дворец творчества детей и молодежи педагогом допобразования по мужскому народному танцу. Помню, что в трудовом договоре в графе «зарплата» был пробел — итоговую сумму в документах ежемесячно вписывал бухгалтер. Я долго стеснялся спросить, сколько же буду получать. Наконец набрался смелости и узнал, что оклад будет 900 рублей. Это не считая доплат за переработки и подмену заболевших коллег. Для сравнения: моя тогдашняя повышенная стипендия в СибГМУ составляла 2 100 рублей. В этот же период у меня появилась первая банковская карта, куда мне перечисляли зарплату. Но я старался не тратить, а копить.
— Ты томич и наверняка в студенчестве тебе было проще, чем приезжим. Как минимум ты жил с родителями. Как тогда у тебя складывались отношения с деньгами?
— В студенчестве я жил с родителями, поэтому мог откладывать стипендию. Весь первый курс я так и делал, а потом на все деньги заказал из Казани два хирургических пинцета, которыми оперирую до сих пор. Мои одногруппники тогда покрутили у виска: мол, не туда ты деньги спускаешь. Вообще, во время учебы я не просил у мамы с папой денег, я кайфовал от того, что мог сам за себя платить. Родители если и давали денег, то в качестве инвестиций в мое будущее: например, я ездил в Москву учиться оперировать на крысках, потом в Румынию тренироваться на свинюшках. Один раз родители инвестировали в мою гитару, она до сих пор в моем арсенале, только теперь у меня пять гитар, и на четыре из них я заработал сам.
— Все мы наследуем поведенческие сценарии из детства. Какой пример тебе показывали родители в плане финансов?
— Действительно, пример отношения к деньгам я видел прежде всего внутри семьи. Я понимал, что какие-то вещи мы можем себе позволить, но мы их почему-то не покупаем. Я спрашивал: мы можем это взять? Мне отвечали: да, но зачем? Лучше сэкономим деньги и потратим их на что-то серьезное. Семья научила меня довольствоваться необходимым.
— А твои бабушка с дедушкой? Ведь ты потомок немцев, а они славятся своей экономностью и финансовой рациональностью.
— Мы — семья этнических немцев. Поэтому как только начал разваливаться Советский Союз, бабушка с дедушкой эмигрировали в Германию. Тогда мне казалось, что они живут в сказочном мире: их рассказы о немецкой жизни были чем-то невероятным и стали для меня большим мотиватором. Главное правило, которое я вынес, — надо пахать.
Бабушка с дедушкой переехали в Германию в возрасте 60+. Там им назначили солидную пенсию, хотя всю жизнь они проработали на советское государство. Им можно было вообще не работать, но они так привыкли пахать, что сразу пошли искать работу.
Когда я приезжал к ним в гости, мы шли по городку и дед всем говорил: «Это мой внук, приехал из Сибири». А немцы его спрашивали: «А он работает? А сколько у него работ? Несколько? Это хорошо». Я понимал, что трудиться означает быть уважаемым человеком. Я смотрел на свою родню и понимал, что тоже могу так жить, если буду много работать. При этом в Германии родители по закону обязаны давать детям деньги на карманные расходы. Я смотрел, как немецкие дети спускали деньги на жвачки и «Колу», и завидовал. С другой стороны, они могли прогулять учебу, понимая, что все есть, эти деньги им и так дадут и необязательно в школе напрягаться. В моей жизни все было иначе. Возможно, еще и поэтому у меня сформировалась доминанта рабочего класса.
— А как вы жили в 90-е годы, помнишь?
— Если честно, не очень, маленький был. Но точно помню разговоры родителей о том, что зарплату не платят месяцами. А они у меня оба бюджетники. Помню, как всей семьей ездили садить, а потом копать картошку в счет зарплаты. Помню, что отцу приходилось много работать, он тогда дежурил на скорой. Мальчишки во дворе хвастались друг перед другом: «А мой папа так много работает, что приходит домой в шесть вечера»; «А мой так много работает, что возвращается в семь». А я говорил: «А мой так работает, что вчера вообще не пришел». (Смеется.)
9 лет жизни ушли на учебу
— Как ты определялся с выбором профессии? Медицина и сейчас считается не самым прибыльным делом, если ты бюджетник. А ты на примере отца-медика видел, как зарплату не дают месяцами. Не пугала такая перспектива?
— Лет до 14 я совсем не хотел идти в медицину — видел, как много работает отец и как мало получает. К счастью, он на меня в этом плане не давил. Я хотел стать экономистом или юристом. Тогда эти профессии были на пике популярности и у многих ассоциировались с хорошими деньгами. Но все изменилось, когда отец взял меня с собой на операцию. До этого я часто бывал у мамы в библиотеке ТГУ, где она работала, и мне там было скучно. А у отца все было гораздо интереснее. Помню, в тот день он оперировал женщину с парализованным лицом, пересаживал сухожилия, чтобы исправить дефект. Меня это очень впечатлило, я вдохновился. Все приоритеты за секунду были расставлены.
Потом я поступил на бюджет в СибГМУ и шесть лет учился по специализации «Лечебное дело». Но этот диплом еще не давал право врачевания. Чтобы работать клиницистом, в те годы нужно было закончить интернатуру. В ней я год учился на хирурга общей практики. Но мечтал я о микрохирургии, поэтому уже на втором курсе начал ездить на обучение, чтобы отточить мануальные навыки. Затем два года учился в ординатуре на пластического хирурга. Всего на учебу я потратил девять лет жизни.
Закончив СибГМУ в 2014 году, я не чувствовал себя врачом, способным кого-то вылечить, и не был готов доверить себя кому-то из однокурсников. Да, в вузе было много теории, но очень не хватало практики, особенно в плане принятия самостоятельных решений и общения с пациентами. Ведь перед тем, как ко мне на операционный стол ляжет больной, с ним надо поговорить, собрать анамнез, выяснить наличие аллергии, проставить подписи в документах. Этому в универе не учат.
Зарабатывать, будучи врачом, я начал уже в НИИ микрохирургии. Это было после окончания интернатуры в 2015 году. Сначала я был врачом-хирургом, а потом дорос до работы своей мечты — микрохирургии. В процессе я успел поучиться в Румынии, Бразилии, Испании, Индии.
— Обучение за границей — отличная возможность не только набраться опыта, но и сравнить работу медиков в других странах и отношение к ним со стороны общества. Каковы были твои впечатления?
— С каждой поездкой за рубеж когнитивный диссонанс между тем, как у нас и как у них, усиливался. В итоге я решил брать от образования то, что считаю нужным и правильным. Во время заграничных стажировок я многому научился и завел множество контактов. Мне было интересно наблюдать за отношением к врачам, в том числе в финансовом плане. Например, я несколько месяцев учился по программе резидентуры по кистевой хирургии в Индии. И в один из приездов мне не хватило места в общежитии. Один из докторов в отделении пригласил меня пожить к себе. Мне было неудобно — не хотелось его стеснять. Пока я не увидел его четырехэтажный особняк.
Везде, где я учился за рубежом, все больше утверждался в своем принципе — как можно больше пахать. В Индии я вставал в 5:30 утра, чтобы к шести прийти на планерку, в семь зайти в операционную и выйти оттуда в десять вечера. И когда я спрашивал, как долго можно выдержать, работая ежедневно по 15 часов без выходных, мне говорили: ну ты же хочешь иметь четырехэтажный дом.
Для меня было удивительно отношение к докторам — максимально уважительное. Там все понимают: если закончил медицинский университет хоть по какой специальности, с голоду ты не помрешь. У нас пока не так. С другой стороны, Индия долгое время была частью Британской империи и английский там — второй государственный язык. Состоятельные семьи могут отправить детей учиться в Лондон или Штаты, а те потом возвращаются на родину, делают исключительную по качеству работу, и пациенты за это платят.
Когда я учился, много раз наблюдал, как пациенты и их родственники в приемном отделении торговались с врачами за стоимость операции. Со страховой медициной у них довольно туго, большинство населения не застраховано, и в случае травмы в больнице есть стартовая цена за лечение. А потом начинаются торги. Часто с утра у нас снимали операции, потому что врач и пациент не смогли договориться о сумме.
О нюансах работы и зарплате
— А как у нас обстоят дела с отношением пациентов к врачам?
— Наши пациенты грешат тем, что так и норовят попасть на прием без очереди или когда мой рабочий день уже закончился. И они не готовы за это платить. Думаю, этому способствует система бесплатной медицины: порой люди не понимают, как это работает, и иногда тяжело с этим. А пациенты потом обижаются. Например, почему я не беру трубку 1 января. Некоторые могут позвонить в четыре утра по скайпу или сделать видеозвонок во «ВКонтакте». Они не понимают, что у нас большая страна, есть разные часовые пояса, которые тоже нужно учитывать.
Ментально медицина приравнивается к сфере обслуживания. Но идя к парикмахеру или на маникюр, все понимают, что это платная услуга и «прямо сейчас и бесплатно» не получится. У меня есть часы, когда я принимаю пациентов только по направлениям ОМС. Но они говорят: «У нас садик (школа, пары), поэтому мы можем к вам приехать в девять вечера». Но я не смогу, ведь мой рабочий день закончится. «Ну как же так, у нас же есть направление!» — говорят пациенты. Так что всякое бывает.
— Что сейчас представляет собой АНО «НИИ микрохирургии»?
— Учреждений подобного формата в стране больше нет. Микрохирургия как подраздел хирургии появилась у нас еще в советское время. И тогда во многих крупных городах были открыты такие отделения. Многие из них не пережили развал Союза, но какие-то остались. Но это именно отделения — структуры, которые занимаются лишь клинической работой, то есть лечат пациентов. А мы работаем по четырем направлениям, первое из которых — это клиническая работа, а второе — научная: мы не просто лечим пациентов, а отслеживаем, анализируем, модифицируем технологии, создаем новые. Третье направление — это образовательная деятельность, у нас есть соответствующая лицензия, мы учим молодых докторов, которые приезжают к нам со всей страны. И четвертое — издательская деятельность, мы издаем свой научный журнал, который входит в список ВАК, ребята-аспиранты в нем тоже публикуются.
— Ваше учреждение работает в коммерческом секторе и в системе ОМС. Удается ли хорошо зарабатывать в этих условиях?
— Скажем так, жаловаться на нехватку пациентов не приходится. К нам едут люди со всей страны. Едут за уникальными операциями, возможно, за единственным шансом на то, чтобы вновь начать жить полноценно, двигать руками-ногами, ходить, избавиться от дефектов на лице, связанных с нервными окончаниями. Мы шьем нервы, пересаживаем их, этим мало кто в стране занимается. Такой труд должен оплачиваться соответственно.
Оказываем не только платные услуги, но работаем и в системе ОМС. Ей без разницы, государственная вы больница или частная. Они платят по факту выполненных работ. Зарплата в системе ОМС формируется довольно странно. Нам составляют табель, где считают, сколько часов мы отработали. И зарплату мы получаем за отработанные часы. С одной стороны, это неплохо, а с другой — за одно и то же время можно сделать одну операцию или десять, а получить одинаково. Качество и сложность работы никто в системе ОМС не оценивает. Это не очень правильно, на мой взгляд.
Надо понимать, что ни один современный врач не работает на одной работе. Ну если только это не управленец. Все работают как минимум на двух работах, а то и на трех. Поэтому у меня сложносоставная зарплата, которая зависит от того, сколько я полечил в рамках ОМС, в коммерческом секторе, сколько наконсультировал по вечерам. Плюс у меня есть музыкальная группа, с которой мы выступаем по выходным за гонорар. Еще я подрабатываю в ветеринарной клинике, оперирую животных. Хорошо зарабатывать в государственной медицине можно, но у меня нет универсального совета. Потому что я вижу докторов, которые пашут, и понимаю, что они могли бы зарабатывать больше. А есть те, кто не особо напрягается и получает хорошую зарплату. Возможно, они просто ближе к начальству.
Сегодня во многих организациях вводится система оценки эффективности сотрудников, так называемый KPI. Как это у врачей оценить? Например, я могу за месяц взять десять пациентов на удаление родинок. В итоге у меня в документах будет десять качественно выполненных операций. Либо я могу взять пять очень сложных пациентов, оперировать каждого по 12 часов, и не факт, что у них будет ощутимое улучшение. Как это оценивать? Я работаю с парализованными пациентами и, к сожалению, не всех могу «починить». Кого-то я беру, мы выкладываемся по полной, но они не восстанавливаются. Но я же все равно поработал и достоин оплаты за этот труд. Как быть с этим?
— А как ты считаешь, чтобы качественно делать свою работу, врач должен хорошо получать? Или деньги не должны являться главным стимулом? Как же клятва Гиппократа?
— Согласен, не всегда деньги могут заставить врача делать свою работу на все сто. К сожалению, есть доктора, которые относятся к своим обязанностям формально. Как с этим бороться? Думаю, все зависит от самого человека. Если ему неинтересно или он не хочет развиваться как профессионал, ничто не поможет.
Ковид, кстати, был своеобразным испытанием — испытанием жадностью. Потому что у врачей, которые работали в ковидариях, резко скакнули зарплаты. Те доктора, с которыми я общаюсь, говорили: «Раньше в магазине я всегда смотрел на ценник, а сейчас могу себе позволить купить какой-то продукт, не глядя на стоимость. Хотелось бы, чтобы так было всегда, а не только во времена пандемии».
— Зарубежное обучение помогает зарабатывать больше? Или это просто профессиональное развитие, чтобы прокачивать свои хирургические скилы?
— Фишка в том, что пациенты с каждым годом становятся все более подкованными, они начинают выбирать, а это создает конкуренцию между врачами. И чтобы выбрали именно тебя, нужно предлагать нечто уникальное. Чтобы зарабатывать, нужно предлагать пациентам нечто особенное, эксклюзивное, высокого качества. Поэтому я и занимаюсь такой необычной работой, как микрохирургия. Она сложная, а многие врачи не заморачиваются с такими тонкими сферами.
У меня большой поток пациентов со всей страны, я этим горжусь и хочу дальше продвигать эту историю. Я прекрасно понимаю, что все это благодаря дополнительному обучению. Работая на одном месте, трудно расти. Плюс хирургия — вещь очень мануальная. Это не просто головой надо шевелить, но и руками уметь, эти навыки тренируются годами. Чтобы стать крутым хирургом, нужно учиться, пока ты молод, потому что в 50 лет освоить что-то новое очень сложно. В этом возрасте уже нет интереса рисковать, а хирургия — это всегда риск. Есть классный доктор, который к нам приезжает из Японии, наш микрохирургический сенсей. Он придумал технологию супермикрохирургии — это операции на микрососудах диаметром меньше миллиметра. Так вот он берет на обучение только людей в возрасте до 26 лет. Говорит, потом уже мозг не тот.
В государственной больнице все устроено иначе. Там всегда будут пациенты. Люди падают, получают травмы, у них вырастают опухоли, они все равно будут приходить — тебе не надо биться за каждого больного. Когда я заболел коронавирусом, у меня была записана куча пациентов и мне было очень приятно, что почти все они отказались лечиться у других докторов — хотели ехать только ко мне.
— Что тебя держит в системе ОМС? Не проще ли полностью уйти в частную медицину и зарабатывать больше денег? Их можно тратить на свое обучение и освоение новых техник.
— Соблазн такой есть, но деньги — это еще не все. Есть интерес, есть энтузиазм, а еще есть пациенты, которые не смогут лечиться платно. Они уже и так попали в трудную жизненную ситуацию: получили травму и лишились работы, привязаны к коляске, у них параличи. Но даже с деньгами в государственной медицине у них мало возможностей, поскольку не всем докторам это интересно. Больнице интересно пролечить пациента, выписать его побыстрее и получить за него деньги. Ей не всегда интересно брать тяжелого пациента, долго его лечить дорогими препаратами, выхаживать.
Многие пациенты мне говорят: «От нас все отказались». И в этом момент во мне что-то включается и я говорю: «Что-нибудь придумаем». Да, не всегда операции проходят успешно, бывает, что улучшение не наступает. Но даже тогда пациенты мне благодарны — за то, что я хотя бы попытался. У меня был пациент, который приезжал на операцию из Питера. Я говорил, что травма серьезная, времени прошло много и результата может не быть. Он согласился рискнуть. Мы провели в операционной семь часов, операция была сложной. В итоге ничего не получилось. Но каждый Новый год он шлет мне поздравления и пишет: «Спасибо, что попробовали, несмотря на то, что мне везде отказали». Я не могу это бросить.
— Руки хирурга — это главный его инструмент. Не могу не спросить: твои руки застрахованы?
— Нет. Но застрахована моя жизнь. Однажды я даже воспользовался страховкой, когда упал в яму и порвал связки голеностопа. Потом пришлось месяц ходить в гипсе. Я считаю, что страхование — это важная вещь и пользоваться этим инструментом стоит.
В нашей клинике еще есть страхование ответственности врачей. Сейчас пациенты все более прокачанные, и все больше становится «недовольных». Есть даже такой термин — пациентский экстремизм. Это люди, которые ложатся под нож заведомо с целью дальнейших судебных тяжб. Особенно это явление распространено в коммерческой пластической хирургии. Пациенты таким образом хотят не просто вернуть потраченные на процедуры деньги, но и высудить разные виды ущерба. Кстати, зачастую такие люди ограничиваются шантажом: или платите, или мы про вас сейчас на всех форумах напишем. На этот случай предусмотрено страхование ответственности врачей.
В Томске подобный продукт предлагают, по-моему, лишь две страховые компании, правда, они не страхуют пластическую хирургию — слишком много рисков. Страхование ответственности врачей предполагает, что все конфликты с пациентами решает страховая компания. Это очень цивилизованная история. Если же не удалось пойти на мировую, обе стороны идут в суд.
— Ты не только хирург, музыкант и пивовар, но и отец двоих детишек. Уже занимаешься их финансовой грамотностью?
— Пока еще нет, возраст еще небольшой, но дети уже технически знают, что вот это монета, вот это банкнота, а вот это карточка. И знают, что папа с мамой работают и зарабатывают деньги. Главное, чему я хочу научить своих детей, — это работать. Это такой же важнейший навык, как говорить и писать. Часто, глядя на молодежь, я думаю, что они не умеют работать. Я считаю так: чтобы поскорее чего-то добиться, нужно проработать на час больше положенного. Предположим, ты устраиваешься в фирму и твой рабочий день с 9 до 18 часов. Но ты понимаешь, что успеешь сделать больше, если поработаешь до семи, сможешь положить это в свою личную копилку. Многим этого не хватает. Или люди начинают, но быстро сдуваются и не доводят дело до конца. На мой взгляд, это от отсутствия навыка трудиться.
— А насколько ты знаком с конкретными финансовыми инструментами? Ведь мало заработать денег, надо еще уметь заставить их работать.
— У меня был опыт работы с ПИФами. Они мне не зашли, потому что нужно отслеживать их динамику, а мне в силу постоянной занятости вообще не до этого. Я приобрел немного, заработал пару тысяч и вывел. Сделай я это раньше, заработал бы гораздо больше, но упустил момент. Еще у меня открыт ИИС и есть банковские вклады, но ставки сейчас по ним невелики. Я попробовал бы акции, но боюсь, что получится как с ПИФами — хватит меня ненадолго.
Я потихоньку пробую разные инструменты, чтобы понять, как это работает и как много времени я смогу этому уделять. Поэтому использую небольшие суммы на небольшие сроки. Если бы в юности познакомился с разными инвестиционными инструментами, сейчас было бы не так страшно с ними работать. Все упирается в вопросы финансовой грамотности. Постараюсь сделать так, чтобы мои дети освоили ее как можно раньше.